В.В. Федотов, А.А. Ткаченко
Римская империя и проблема тоталитарного типа культуры // Античность и общечеловеческие ценности. Вып. 6. Издательство Казахского государственного университета, Алматы, 1999. С. 252 – 265.Изучение тоталитаризма началось параллельно с установлением в Европе репрессивных политических режимов ХХ века, пропагандирующих собственное превосходство. Поскольку подцензурная самохарактеристика этих режимов допускала только апологию и призывала на борьбу с инакомыслием, их объективное исследование, естественно, шло извне. Оно было политически актуально в годы Второй мировой войны и усилилось после ее окончания - с началом холодной войны и под впечатлением Нюрнбергского процесса. В качестве аксиомы эталоном стали Германия (теория Fuehrerstaat, с 1934 года возникло выражение Totalitaet des voelkishe Staat), Италия (где, собственно, родилась теория Муссолини о stato totalitario) и сталинский период истории СССР.
Характеристика последствий установления абсолютно централизованных политических режимов сразу стала затрагивать явления культуры, преобразованию которой они сами предавали первостепенное значение. Было очевидно как то, что важнейшим инструментом государственной пропаганды новой идеологии являлись средства массовой информации, так и то, что эти средства - уникальный феномен ХХ века. [1] Распространилось мнение, что тоталитаризм невозможен без этих средств обработки общественного мнения и, соответственно, [2] присущ лишь новейшей истории, когда он стремительно укоренялся на протяжении всего десятка лет. Однако при изучении не государственного, а группового тоталитаризма (тоталитарных сект) приходится иметь дело с законами социологии и психологии [3] без воздействия средств массовой информации.
Появилось мнение о прототалитаризме древневосточных империй - циньского Китая и Индии при династии Маурьев, где, судя по «Книге правителя области Шан» и «Артхашастре», существовали концепция «централизованного» тоталитаризма и основные методы ее претворения в жизнь с помощью политических и психологических принципов организации власти [4]. Хотя мнение о доиндустриальном тоталитаризме разделяется не всеми, древняя история знает культурные и политические системы, кроме Индии и Китая, формировавшиеся дольше десятка лет без помощи средств массовой информации. Сходства или различия этих систем следует тщательно изучать, не принимая за аксиому.
Еще 1958 г. при исследовании политической власти и социальных отношений [5] провозглашено, что законы установления власти над малыми и средними группами тождественны тем, по которым распространяется власть над обществом в целом. Дальнейшее изучение законов политической власти [6] учитывает необходимость создания у подвластных эмоционального отклика и рационального одобрения власти, без которого возможно лишь чистое насилие и истребление. Сторонники этого взгляда исходят из исторической неизменности основ человеческого поведения и психики, наличия воли к власти и межгрупповой враждебности, частой невозможности осознать свои истинные потребности, политики как борьбы не только материальных сил, но и идей, стремления навязать свое представление или переделать мир по своему мнению. При изучении исторических условий возникновения государства обращается внимание на универсальные не только для индустриальных обществ, а по тому фундаментальные элементы социальных отношений, такие как принципы иерархии и групповой принадлежности, власти и политической борьбы, концепцию правосудия, наличие элит, социальных движений, объединений, коллективных связей и действий, разных воззрений на социальный и политический строй и культурные традиции [7].
К концу 1930-х годов были выделены черты авторитарной личности (публикация 1950 г.) [8]. Среди них - подчиняемость, некритическое отношение к идеализированным моральным авторитетам своей группы, стремление к осуждению и наказанию тех, кто бросает вызов ее ценностям, враждебность по отношению к обладателям мягкого характера и творческого интеллекта, культ силы и враждебности. В 1940 г. подчеркивалось [9], что тоталитарные режимы, которым было 10-20 лет и которые, по-этому, казались мимолетным эпизодом в истории западной цивилизации, устанавливаются подчас после эпохи демократии, вслед за крупными общественно-политическими потрясениями (сопровождаемыми массовыми настроениями отчаяния, разочарования, унижения) при активной роли меньшинства населения, т.е. локальных лидеров. Возникнув, они обнаруживают исключительную прочность вплоть до нового катаклизма [10]. Помимо политической власти эти режимы контролируют экономику, образование, семью, религиозную жизнь (устанавливается государственное образование, частные и религиозные учебные заведения притесняются), ограничивают свободу личности и научного поиска (с введением цензуры исчезает доступ к любой не одобренной государством информации), добиваясь при этом одобрения поступков диктатора всемогущего государства, воля которого изображается как моральный закон; одновременно имитируются демократические процедуры (выборы, плебисциты). Такие режимы пользуются массовой поддержкой, особенно среди населения с низким образовательным и имущественным цензом при господствующем мнении, что прочие люди заслуживают уничтожения. Государственная организация уподобляется церковной (создается мифология, ритуалы, призывы). Но поклонение, в сущности, идет диктатуре и напоминает о кровавых языческих (неоязыческих) богах, открыто отрицая заповеди Декалога и Нагорной проповеди. Пропагандируются грубая сила, в том числе, как инструмент внешней и внутренней политики (например, сопровождаясь лозунгом, что прогресс зависит от борьбы за существование), насилие против инородцев, евреев, христиан, тех, кто осмеливается на критику. Все потенциальные носители иных моральных ценностей подлежат истреблению.
В середине 1950-х годов при изучении советского общества [11] подчеркивалось, что период массовых репрессий закончился, но формы социального контроля обеспечивают не только политический, но и общественный конформизм, исключающий нелояльное поведение и вытесняющий индивидуальные сомнения в подсознание. Отсутствие же эмиграции порождало у граждан ощущение, что жизнь возможна только в этом государстве, лояльность к которому стимулировали, с одной стороны, образ его могущества, а с другой - страх перед тайной полицией. Люди начали самостоятельно ограничивать круг своего общения и источники своей информации, чтобы не подвергаться опасности и не оказаться в состоянии психологического дискомфорта. Политическое инакомыслие исключалось даже в семье, где родители не передавали детям своих сомнений, заботясь об их безопасности и карьере. В то же время государство успешно воспитывало в детях гордость за донос на своих родителей. Общественные проблемы могли связываться с недостатками конкретных руководителей, а не с особенностями политической и экономической системы. Хотя режим и стал менее «тоталитарным», но это не значит, что более демократическим, ибо закон и права личности не были признаны основными принципами жизни.
При изучении социально-психологических последствий революции 1948-1949 гг. в Китае подчеркивалось провозглашение цели создания «нового человека» и построения «нового общества» [12]. В борьбе за это разрушалась традиционная семейная этика, требовавшая уважения к родителям (конфуцианские традиции) и освящавшая внутрисемейную гармонию (либо внутрисемейный деспотизм, поскольку родителям разрешалось обвинять детей в «неблагодарном поведении»). Лозунги новой морали активно пропагандировались в 1915-1920 гг., т.е. задолго до революции. Провозглашалось, что «молодое поколение нового типа» дол но ценить силу, мужество, независимость и патриотизм в противовес «молодому поколению старого типа», для которого характерны «слабость, женственность и невоинственность». После революции развернулась «мужская» борьба с «неправильными мыслями и поступками». При этом исследователи отмечали схо ство с принципами религиозной организации и чертами теократического государства. Например, моральное основание абсолютной власти вождей и идеологических чисток уподобляет их роль исполнению божественной воли. Вместо любви к ближнему пропагандировалась «любовь к народу, государству, науке, общественной собственности» и т.п. Рядовым же людям внушалась идея личной ничтожности методами критики и самокритики. В авторитарных режимах современной Африки такую же цель могла иметь и борьба с колдовством. Она велась с помощью доносов под лозунгами достижения национального объединения и перекрывала некоторые пути психологического обособления индивида [13].
В 1954 г. было предпринято расширенное изучение авторитарной личности [14], которое обозначило антидемократические настроения в качестве протофашистских и провозгласило индикатором их проявления антисемитизм, этноцентризм и политико-экономического консерватизм. Для такой личности типично одобрение насилия по отношению к врагам, разделение общества на членов своей и угрожающей ей чужой группы (к которой относятся евреи, иностранцы, реформаторы, гомосексуалисты, интеллектуалы).
При сравнении тоталитаризма с другими системами власти, подчеркивается, что в эпоху европейского абсолютизма власть монархов была ограничена как законами, так и угрозой осуждения с позиций моральных традиций, освященных религией, от каковых тоталитарная культура ХХ века себя освободила, воплощая в жизнь революционные призыва ХIХ века к борьбе с религией и построению нового мира. [15] Предложено не переоценивать прогресс цивилизации, как якобы способный надежно избавить человека от худших свойств его психики. В этом столетии Европа уже продемонстрировала возврат к аморальности и зачаточному рационализму. Но еще легисты в древнем Китае не допускали никаких ограничений для поведения правителя, влючая террор, если они помешают его власти. Причем как в древнем Китае, так и в новейшей Европе были группы современников, осуждавших эти принципы поведения со своих, противоположных позиций. Из-за этого легистская политика не дозволяла высшим чиновникам заниматься углубленным образованием и дискуссиями, а тем более проникать опасным идеям в массы.
Обычно в тоталитарных системах необходимость репрессий мотивируется реальной или воображаемой угрозой для власти вождя или для интересов коренного населения, а общество реорганизуется по принципу иерархии и дисциплины. В качестве более или менее отдаленной общественной цели эти черты присущи псевдоконсервативным движениям, а в качестве осуществляемых реалий - фашизму. Разрыв с культурными традициями маскируется видимостью возврата к полумифическому прошлому и возрождению древних доблестей ради желанного будущего. На стадии псевдо-консерватизма может провозглашаться поддержка существующей власти при параллельном обвинении ее в излишней мягкости. Система добровольных взаимных доносов и репрессий может быть охотно воспринята массой населения. Большое значение имеет ближайшее окружение вождя. Вместе с ним оно образует ячейку, по модели которой перестраиваются отношения в остальных элементах социальной структуры. Тоталитарный лидер получает информацию о всех локальных конфликтах и наделен полномочиями по их устранению. Римская империя объявлена примером того, что нестабильность в высших эшелонах власти может долго не приводить к разрушению подобных общественно-политических отношений [16].
В историографии отмечается [17], что для национал-социализма законы были выше судьи, но «главные принципы» были выше законов. Источником законов провозглашался вождь-лидер (фюрер) этнической группы, в котором воплощалась вся политическая власть, осуществляемая через издание законов, декретов и пр. Сомнения в правильности этого принципа приписывались влиянию искореняемого образа мыслей ХIХ века. При этом известно [18], что в год заключения конкордата с Ватиканом (1933) была введена и новая должность комиссара Евангелической церкви, который призывал отказываться от ссылок на Библию ради надлежащего соблюдения «культа героического Христа». Убийство политических противников без суда изображалось как торжество законности, а сами законы стали средством для достижения политических целей и сохранения власти, тайной господства (arcana dominationis). [19]
В таких системах власть не только над государством, но и над обществом устанавливается с помощью следующих методов: контроль над общественными организациями и постановка их на службу государству, создание иерархических элитных групп в разных социальных слоях, ослабление естественных общественных связей (семейных, традиционных, религиозных) и изоляция индивида, вовлекаемого затем в легко управляемые массовые организации, превращение всех явлений культурной жизни в пропаганду, опора на террор и его постоянную угрозу личности. [20]
Вышеупомянутые исследования не прекратили дискуссий о природе тоталитаризма (например 1958 - 1963 годов), в ходе которых даже к началу 1970-х годов не было создано его теории. Утверждалось, что тоталитаризм - это кратковременное историческое явление или же наоборот, что его установление возможно только на протяжении поколений. Отмечено, что в случае создания теоретической эталонной модели тоталитарного государства любое конкретное общество с точки зрения социологии будет иметь по сравнению с ней некоторые особенности. Поэтому при выделении критериев тоталитаризма предложено искать не полное совпадение с ними, а выяснять, идет ли развитие общества в этом направлении[21].
В качестве основных выделены [22] следующие точки зрения:
1. Тоталитаризм является крайней формой традиционного автократического управления (тирании, деспотизма, диктатуры), следовательно, он присущ не только новейшей истории, в частности, древнему Египту, Спарте, Римской державе под властью Диоклетиана. Прототипом принципов национал-социализма объявляется «Государство» Платона. Выделяется специфически тоталитарная этика с безразличием к человеческой жизни и достоинству, моральной деградацией, атмосферой страха и лжи.
2. Истоки тоталитаризма усматривают в гностицизме [23]. (В 1990 г. плодотворный материал для такого подхода приведен в статье У. Эко [24]).
3-4. Тоталитаризм выводят из политики, рожденной взглядами Н. Маккиавели или Ж.-Ж. Руссо. Ведь Французская революция знала лозунги критики и самокритики, светской религии, тайную полицию, террор. Этому предшествовала апология «всеобщей воли». Из идей романтизма и «неоязычества» можно вывести идеологию национал-социализма. Так, Фихте говорил о «вечности народа», призывал к отказу от концепции прав человека, которую следует заменить императивом общества, Фейербах призывал к превращению политики в религию, юрист Пухта ставил групповую мораль выше права. Таким образом религиозная система понятий получила материальное светское наполнение, было подготовлено обожествление нации, а спасение как результат политической деятельности вновь после римских времен заняло место, предназначенное в религиозное сознании для категории спасения души. Получил оправдание мотив мировой ненависти [25]. 5. Тоталитаризм присущ только ХХ веку, ибо без созданных в этом веке средств никто никогда не был под таким абсолютным контролем, не чувствовал себя таким одиноким даже в эпоху средневековой инквизиции, и никогда репрессии не достигали таких масштабов. Это, ныне самое популярное, мнение учитывает всего шесть критериев: идеология, партия, террор тайной полиции, контроль над средствами массовой информации, над вооружением и экономикой.
Почти все теоретики подчеркивают необходимость псевдодемократической легитимизации для современных тоталитарных режимов. Им свойственна полная подчиненность локальных лидеров воле вождя, перед которым ответственны наделенные личной властью представители низших звеньев управления. В отличие от авторитарных государств, при тоталитаризме в общество внедряется новая система ценностей, отличная от традиционных. Она помогает привлечь сторонников и узаконить режим. На основе же новой системы ценностей устанавливается и новый порядок. Эта система ценностей связана с новыми критериями бытия, поведенческими установками, стереотипами и философскими терминами. На языке психологии это позволяет говорить о новом когнитивном стиле. В 1995 г. У. Эко [26] сформулировал субкультурные традиции, которые составляют своеобразную «группу риска» в отношении тоталитарной угрозы, поскольку их наличие пусть в неполном и даже единичном виде формирует социально-психологический заказ на тоталитаризм и облегчает его укоренение. Он назвал такие черты признаками «вечного фашизма» и отнес к ним, в частности, нетерпимость к критике, уподобляющую несогласие предательству, боязнь инородцев, деиндивидуализацию человека и персонализацию народа (т.е. возникновение группового Я), национализм, массовый элитаризм (идея группового превосходства), индивидуальную и социальную фрустрацию, презрение к слабости, культ смерти, подозрительность по отношению к интеллектуальному миру. Отмечено, что в законе развития тоталитарных обществ заложена тенденция к самоуничтожению и распаду.
В целом же плодотворный подход к проблеме ожидается при изучении тоталитарных стадий развития общества, тоталитарных методов и явлений, тоталитарная же партия является лишь инструментом социально-экономических изменений, а тоталитарная идеология может освящать эти изменения. В 1980-х годах предложено обсудить вопросы, были ли потенциально тоталитарные черты свойственны каждой культуре, чем различаются типы культурного перелома при трансформации разных обществ в тоталитарные, каковы исторические тенденции и события, ведущие к тоталитаризму, в частности, какие типы поведения и управления способствуют созданию политической тоталитарной системы. [27]
Обращение к культуре Римской империи дает очень интересные аналогии, которые заставляют вспомнить, что понятие «Священной Римской империи германской нации» было политической реалией вплоть до эпохи романтизма, в каковой, как отмечено выше, ищут корни идеологии национал-социализма, рецепция же римского права требовала его досконального изучения. Итальянский фашизм провозгласил Римскую империю политическим идеалом прошлого, возрождал эстетику ее монументальной пропаганды и именно Муссолини ввел понятие тоталитарного государства.
Установление Ранней империи (Принципата) провозглашалось как «новое основание Рима» (Suet. Aug. 7,2; Cal. 16,4). Император в общественном сознании, особенно среди низов населения, мог чаще выглядеть скорее высшим военным командиром, вождем, чем принцепсом сената, как он стал официально именоваться после гражданских войн. Недаром, титул принцепса обычно сопровождался прозвищем Цезарь, подчас заменявшим имя и титул императора в память о самом популярном первом вожде, стоявшем у истоков империи. Впоследствии слишком часто власть открыто переходила не по принципу родства, а по праву сильного. Придя к власти тем или иным способом, императоры пользовались массовой поддержкой и эмоциональной симпатией, особенно низов общества, в качестве вождей римского народа, причем и в тех случаях, когда они проявляли и пропагандировали жестокость (Tac. Hist. 2, 8; Herodian. 2, 4, 4; SHA. Sev. 21, 9).
Поведение императора стало общественной нормой для подражания независимо от того, соответствовало ли оно традициям или им противоречило, что было чаще (Plin. Paneg. 45; 66; Tac. Ann. 3, 55; 13, 25; Herodian. 1, 2, 4; SHA. Hadr. 11, 2).
На практике и с точки зрения юристов император являлся источником закона и справедливости безотносительно к уже существующим законам. При этом он мог быть выходцем из низов общества. Развивалось обожествление императора, и даже после принятия христианства император сохранил прежние сакральные функции, поскольку именно его следовало безоговорочно считать источником божественной воли. День рождения императора и его вступления на престол были среди государственных и религиозных праздников. Он выносил решения по догматическим вопросам [ 8].
Поддерживалась видимость демократических институтов в форме выборов должностных лиц (Paul. Sent. 5, 30a, 1). В то же время пропагандировалось возрождение древних законов (RgdA. 8, 5) и их суровости (Nov. 134).
Римские традиции допускали коллективную травлю индивида, в том числе и старшего по возрасту, попытки их законодательного искорениния выглядят неэффективными (Plut. Luc. 1; Hor. Epist. 2, 1, 145 - 155; Paul. Sent. 5, 4).
Пропагандировалась, и чем ближе к падению Западной империи, тем в больших масштабах, публичная показательная жестокость не только на развлекательных зрелищах (гладиаторских боях), но и как социально-полезная мера правосудия. После христианского запрещения гладиаторских боев жестокость осталась как форма законных пыток и публичных казней [29]. Политические противники провозглашались «врагами народа», «врагами отечества» (Suet. Cal. 12), пропагандировался культ силы (например, культ Геркулеса в армии), неприязнь к инородцам (Suet. Aug., 43; Suet. Claud., 25, 3; Amm. 28, 4, 32) и социальным группам колдунов, философов (Suet. Dom., 10, 3), евреев (Tac. Ann., 2, 65), христиан. Запрещался прозелитизм в иудейство с обрядом обрезания рабов или свободных (Paul. Sent. 5, 22; Dig. 48, 8; SHA. Sept. Sev., 17, 1). После узаконивания христианства осуществлялось государственное преследование еретиков с поражением в имущественных правах (Nov. 115, 3, 14). Чтобы избежать этого, было достаточно формальных действий, не затрагивавших основ религиозного мировоззрения и поведения. Не допускались публичные высказывания с критикой общественного порядка (Paul. Sent., 5, 26, 2), карались возмутители спокойствия и подстрекатели народа (Закон Юлия о насилии - Paul. Sent., 3, 26, 3; Dig. 48, 6), проповедники религиозных учений, «волнующих души людей» (Paul. Sent., 5, 21, 2). Подсудным было не только действие, но и намерение (Dig. 48, 8), в случае с магией и гаданиями (Paul. Sent. 5, 21) еще в дохристианской империи каралось не только их применение (Paul. Sent., 5, 23; Dig. 48, 8), но и просто хранение соответствующих книг или ознакомление с их содержанием (Paul. Sent., 5, 23, 18). Каралось не только сексуальное насилие (Paul. Sent., 2, 26, 12), но также добровольное свободное сексуальное поведение (Paul. Sent., 2, 26, 13), преследовались аборты (Dig. 48, 8).
После принятия христианства государство использовало осведомителей при взаимоотношениях с церковью. Некоторые церковные праздники стали государственными, и в выходные (воскресные и субботние) дни запрещались зрелища, всякая государственная и частная общественная и экономическая деятельность (C. Th. 8, 8, 3).
Процветали массовые доносы и была создана государственная тайная полиция [30]. Царила атмосфера всеобщего страха, когда «боялись даже стен» (Amm. 14, 1, 7). Периоды репрессий сменялись годами амнистий и разрешенной свободой слова (Suet. Aug., 54; Tac. Ann., 1, 74; 13, 28; Tac. Hist., 1, 1; Suet. Tib. 28, 1; SHA. Al. Sev. 20, 1; Max. 17, 4). Основанием для доноса могло быть не нарушение закона, а просто нелояльное (независимое) поведение (Philоstr. Vit. Ap., 7, 20) или образ мыслей, историческая метафора (Tac. Ann., 4, 34), неосторожное высказывание (Sen. de benef., 3, 26; SHA. Sept. Sev., 14, 13), сомнение в справедливости императора и его величии (C. J. 9, 29, 3 = C. Th. 1, 6, 9).
Императоры часто открыто провозглашали враждебность к нравственной философии, науке и образованию, которое иногда объявлялось ненужным для государственного деятеля (Suet. Ner., 52). Императоры призывали к истреблению памяти о прежней культуре с помощью уничтожения самых авторитетных книг. Это мотивировалось тем, что такие принципы управления были уже давно сформулированы в «Государстве» Платона (Suet. Cal., 34, 2). Публично сжигались книги по философии, истории и праву Tac. Agric., 2; Amm. 29, 1, 4).
В качестве главного юридического принципа пропагандировалось еще республиканское (Liv. Ep., 19) понятие «величия римского народа», отождествляемого с величием императора (Paul. Sent., 5, 29, 1; Dig. 48, 4). В отношении этого понятия устанавливалось всеощее равенство, т.к. отменялись все сословные и возрастные привилегии, ограничивающие возможность доносов и пыточных допросов перед неизбежной смертной казнью как единственным наказанием (C. J. 9, 8, 4 = C. Th. 9, 35, 1; Dig. 48, 18, 10). Самый знатный человек мог быть казнен по доносу своего раба.
Закон о величии ломал традиции межсословной и внутрисемейной этики, разрешая и поощряя любые доносы (детей против родителей - Nov. 115, 3; жен против мужей - Dig. 48, 4; Nov. 22, 15, 1; 117, 9), чем в массе пользовались люди, испытывавшие фрустрации, для мести и достижения материальных интересов. Доносы на родителей и господ стимулировались тем, что за дело отцов и хозяев могли быть наказаны и в любом случае должны подвергнуться пыточному допросу дети и рабы (Suet. Tib., 61, 2 - 3; Tac. Ann.6 6, 9, 29; Cass. Dio, 58, 24). У осужденных за оскорбление величия не должно было быть защитников (Tac. Ann., 2, 27 - 32) и надежды на посмертную память (Inst. Iust. 4, 48, 3; C. J. 9, 5, 8 = C. Th. 9, 14, 3), запрещалось вопреки религиозным традициям даже хоронить осужденных (Tac. Ann., 6, 29; Dig. 38, 16; C. J. 9, 8, 6).
В обществе были созданы иерархические элитные группы, перекрывавшие традиционное социальное деление (преторианцы, привилегированное военное сословие, декурионы, чиновники местной администрации, затем введены ранги знатности и титулы, связанные с достигнутой должностью). Централизованное управление осуществлялось с помощью разветвленной бюрократии и разнообразных императорских эмиссаров с полномочиями, варьирующимися вплоть до чрезвычайных. Запрещалось хранить у себя оружие (Dig. 48, 6).
Практически все упомянутые правовые нормы претворялись в жизнь, о чем свидетельствуют параллельно с юридическими текстами многочисленные сведения историков о жестокости, произволе, доносах, арестах, пытках, казнях, а также коррупции, честолюбии и жажде мести или обогащения, служивших истинными мотивами людей, которые для достижения своих целей пользовались законным правом как благородным и выгодным прикрытием (Tac. Ann., 3, 36; 6, 7; 14, 21; 15, 34; Tac. Hist., 1, 2; Sen. de benef., 3, 26; SHA. Al. Sev., 23, 2; Phil. VA, 7, 23).
Примечания
1. Арендт Х. Истоки тоталитаризма. Пер. с англ. М.: Центр Ком., 1996.
2. Totalitarianism. Ed. Friedrich C. Сambridge, Massachusetts, 1954; Shapiro L. Totalitarianism. New York., 1972; Curtis Michael. Totalitarianism. New York., 1979.
3. Карпицкий Н. Н. Феноменология дуалистических ересей.(К анализу тоталитарного сознания) // Тоталитаризм и тоталитарное сознание. Томск, 1996.
4. Moore B. Totalitarian elements in pre-industrial societies. // Isdem. Political power and social theory. Six studies.
Harvard univ. Press. Cambridge, Massachusetts, 1958. P. 30 88; Encyclopaedia Britannica. 1994 - 1998. v.: Totalitarianism.
5. Isdem. Notes on the process of acquiring power // Isdem. Op. cit. P. 2.
6. Neumann Fr. Approaches to the study of political power // Isdem. The democratic and the authoritarian state. Essays in political and legal theory. Ed. Herbert Marcuse. The free press. Glencoe, Illinois, 1957. P. 4.
7. Eisenstadt S. Analyse comparee de la formation de l'Etat selon le contexte historique // Revue Internationale des Sciences sociales. V. 32. n. 4. 1980. Pp. 673, 693.
8. Adorno T. W., E. Frenkel-Brunswick, D. J. Levinson, and R. N. Sandford. The authoritarian personality. N.Y., 1950. P. 228.
9. Hayes C.J.H. Novelty of Totalitarianism in history Western civilisation // American Philosophical Society. Proceedings. V. 82. 1. Symposium on the totalitarian state. Philadelphia, 1940. Pp. 95 - 102.
10. Moore B. Totalitarian elements in pre-indistrial societies. // Isdem. Op. cit., p. 98.
11. Inkeles A., Bayer R. The soviet citizen: daily life in a totalitarian society. Harvard Univ. Press. Cambridge, Massachusetts, 1959. Pp. 284 - 285.
12. Lifton R. J. Thought reform and the psychology of totalism. A study of «Brainwashing» in China. W.W. Norton & Company. inc. New York. 1961. Pp. 366 - 385.
13. Bayart J.-F. L'hypotese totalitaire dans le tiers monde: le cas de l'Afrique noire // Totalitarismes. Ed. G. Hermet, P. Hassner, J. Rupnik. P.: Economica, 1984. P. 204.
14. Shils E. A. The «Autoritarian personality» Expanded // Studies in the Scope and Method of «The authoritarian personality». Ed. R. Christie and M. Jahoda. The Free press. 1954. Pp. 32 - 34.
15. Moore B. Notes on the process of acquiring power // Isdem. Op. cit. P. 9.
16. Ibid. P. 25.
17. Neumann Fr. The change in the Function of law in Modern Society // Op. cit. P. 60.
18. Hermes Guy. Passe et present: des regimes fasciste et nazi au systeme communiste // Totalitarismes. P., 1984. P. 149.
19. Neumann Fr. Op. cit. P. 61.
20. Isdem. Notes on the theory of Dictatorship // Isdem. Op. cit. P. 245.
21. J. J. Linz. Epilogues // Totalitarismes. P., 1984. P. 243.
22. Greiffenhagen M. The concept of totaliarianism in political theory // Totalitarianism reconsidered. Ed. E. A. Menze. National University Publications, Kennikat press. Port Washington, New York, London. 1981. Pp. 35 - 57.
23. Voegelin E. Wissenschaft, Politik und Gnosis. Munich, 1959.
24. Эко У. Два типа интерпретации. // Новое литературное обозрение. # 21. М., 1996.
25. Barnet-Kriegel B. L'ancien et modern dans les origines intellectuelles des systemes totalitaires // Totalitarismes. P., 1984. Pp. 77 - 89.
26. Эко У. Вечный фашизм // Он же. Пять эссе на темы этики. Санкт-Петербург: Symposium, 1998. C. 29 - 46.
27. Badie B. Les ressors culturels du totalitarisme // Totalitarismes. P., 1984. Pp. 103 - 118.
28. Anastos Milton V. Justinian's despotic control over the church as illustrated by his edicts on the theopaschite formula and his letter to Pope John II in 553 // Зборник радова византолошког института. Београд. Kн. 8. 2 (Melages G. Ostrogorsky. II). Београд. 1964. P. 1 - 11.
29. MacMullen R. Judicial savagery in the Roman Empire // Isdem. Changes in the Roman Empire: Essays in the ordinary. Princeton (N. J.): Princeton University Press. Cop. 1990. Pp. 204 - 217.
30. Sinnigen W.G. Two branches of the Late Roman Secret Service // American Journal of Philology. 80. 1959. Pp.
238 - 255; Isdem. Chiefs of staff and chiefs of secret service // Byzantinische Zeitschrift, 57, 1964. P. 78 - 105; Arias Bonet J. A. Los agentes in rebus // Anuario de historia del Derecho Espanol. 27 - 28. 1957 - 58. Pp. 197 219; Blum W. Curiosi und regendarii. Untersuchungen zur Geheimen Staatpolizei der spatantike. Diss. Munchen, 1969.